Багорель был весельчак, далеко не безупречного поведения, страшный мот, расточительный, но иногда великодушный, болтун, иногда красноречивый, смельчак, иногда доходящий до наглости, и добряк, каких мало. Он носил самых ярких цветов жилеты и придерживался самых красных убеждений, был буян в широких размерах, то есть любил ссору, больше ссоры -- возмущение, а больше возмущения -- революцию, был всегда готов разбить стекло, потом повытаскивать камни из мостовой, а затем свергнуть правительство, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.

Сквозь открытую дверь около жалкой конуры Козетты виднелась большая темная комната. Незнакомец вошел туда. В глубине ее, сквозь стеклянную дверь, выделялись две беленькие кроватки -- Эпонины и Азельмы. За кроватками стояла плетеная люлька без полога: в ней спал мальчик, прокричавший весь вечер.

Речь хозяина и трактирщика, не терпящая возражений. Человек облокотился на стол и снова погрузился в задумчивость. Все остальные посетители, торговцы и извозчики, успокоились и больше не пели. Они смотрели на него издали с какой-то почтительной боязливостью. Этот человек, так бедно одетый, вытаскивавший из кармана франковики с такой легкостью и одаривающий куклами маленьких замарашек в сабо, без сомнения, был богач щедрый и именитый.

-- Замолчишь ли ты? -- крикнула на нее хозяйка. Незнакомец подошел к двери, распахнул ее и вышел.
Тенардье воспользовалась этим временем, чтобы пнуть Козетту под столом ногой, отчего девочка завопила во весь голос. Растворилась дверь, незнакомец вернулся, держа в обеих руках сказочную куклу, на которую любовались с утра все ребятишки села. Он поставил ее перед Козеттой и промолвил:
-- Бери, это тебе.

Имя и ссылка?

имя?

имя?

имя?

имя?

Лицо Мариуса омрачилось. Он снова схватил девушку за руку и произнес:
-- Поклянись мне в одном.
-- Что такое! -- с изумлением воскликнула Эпонина. -- Чего вы требуете от меня?.. Ах да, -- вдруг поняла она. -- Вы хотите, чтобы я дала клятву? -- И она засмеялась.
-- Твой отец... Эпонина, поклянись мне, что ты не скажешь этого адреса своему отцу!

имя?

-- Не вздумай истратить всю монету в сто су!
-- Но почему же?
-- Потому что и мне придется купить кое-что.
-- Что такое?
-- Да уж я знаю что.
-- А сколько денег тебе понадобится?
-- Где тут ближайшая скобяная лавка?
-- На улице Муфтар.
-- Ах да, знаю, на углу. Я видел ее.
-- Но скажи же мне, сколько понадобится тебе на свою покупку?
-- Пятьдесят су или три франка.
-- Немного же останется на обед.

Он еще задыхался от усталости. Дочери его сидели на полу около камина; старшая перевязывала руку младшей. Жена лежала на постели около камина и с изумлением смотрела на мужа. Сам Жондретт ходил большими шагами взад и вперед по комнате. В его глазах было какое-то странное выражение.
Наконец, жена, видимо озадаченная и робевшая перед мужем, решилась спросить его:
-- Неужели это правда? Ты уверен в этом?
-- Ну еще бы! Положим, прошло восемь лет, но я все-таки узнал его. Да, я узнал его! Узнал тотчас же! Неужели это не бросилось тебе в глаза?
-- Нет.
-- А ведь я говорил тебе: "Смотри повнимательнее".

-- Отлично.
-- Будут работать саблями, стрелять из ружей.
-- Отлично.
-- Будут стрелять и из пушек.
-- Отлично. А вы куда идете?
-- Сокрушать все.
-- Отлично.

Кто был автор куплета, под который он маршировал, и других песен, распеваемых им при разных случаях, мы не знаем. Очень может быть, что он сам. Впрочем, Гаврош был хорошо знаком со всеми популярными песнями и добавлял их всем, что ему приходило в голову. Будучи вольной пташкой и продуктом мостовой, он создавал попурри из естественных звуков Парижа. Он соединял птичий репертуар с репертуаром мастерских. Он был близко знаком с хищными птицами, имевшими с ним некоторое сходство. Кажется, он был в продолжение целых трех месяцев типографским учеником. Как-то раз ему даже пришлось исполнить какое-то поручение для Баур Лормиана, одного из "сорока бессмертных". Вообще Гаврош был смышленый мальчик.